Неточные совпадения
У него была способность понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него есть то самое, что нужно для
художника, и, несколько времени поколебавшись, какой он выберет род живописи: религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся
писать.
Художник, бери кисть и
пиши!
Несколько секунд посмотрев на него смущающим взглядом мышиных глаз, он пересел на диван и снова стал присматриваться, как
художник к натуре, с которой он хочет
писать портрет.
— Нет, бывало и весело.
Художник был славный человечек, теперь он уже — в знаменитых. А писатель — дрянцо, самолюбивый, завистливый. Он тоже — известность.
Пишет сладенькие рассказики про скучных людей, про людей, которые веруют в бога. Притворяется, что и сам тоже верует.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил,
художников подкармливал, оперетки
писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
«Весьма вероятно, что если б не это — я был бы литератором. Я много и отлично вижу. Но — плохо формирую, у меня мало слов. Кто это сказал: «Дикари и
художники мыслят образами»? Вот бы
написать этих стариков…»
— Даже
художники — Левитан, Нестеров —
пишут ее не такой яркой и цветистой, как она есть.
— Верно, влюблены в Марфеньку: недаром портрет
пишете!
Художники, как лекаря и попы, даром не любят ничего делать. Пожалуй, не прочь и того… увлечь девочку, сыграть какой-нибудь романчик, даже драму…
— Я… так себе,
художник — плохой, конечно: люблю красоту и поклоняюсь ей; люблю искусство, рисую, играю… Вот хочу
писать — большую вещь, роман…
— Да, но глубокий, истинный
художник, каких нет теперь: последний могикан!..
напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
Розанов — необыкновенный
художник слова, но в том, что он
пишет, нет аполлонического претворения и оформления.
Внизу была большая квартира доктора, где я не раз бывал по субботам, где у Софьи Петровны, супруги доктора, страстной поклонницы литераторов и
художников, [С нее А. Чехов
написал «Попрыгунью».
В 1894 году на огромный стол, где обычно рисовали по «средам»
художники свои акварели, В. Е. Шмаровин положил лист бристоля и витиевато
написал сверху: «1-я среда 1894-го года». Его сейчас же заполнили рисунками присутствующие. Это был первый протокол «среды».
Каждая «среда» с той поры имела свой протокол… Крупные имена сверкали в этих протоколах под рисунками, отражавшими быт современности. Кроме
художников,
писали стихи поэты. М. А. Лохвицкая, Е. А. Буланина, В. Я. Брюсов записали на протоколах по нескольку стихотворений.
Мог ли в таком костюме пойти
художник в богатый дом
писать портрет, хотя мог
написать лучше другого…
Выли и «вечные ляпинцы». Были три
художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать лет жили в «Ляпинке» и оставались в ней долгое время уже по выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами:
писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке.
Чиновник в нем взял решительный перевес над
художником; его все еще моложавое лицо пожелтело, волосы поредели, и он уже не поет, не рисует, но втайне занимается литературой:
написал комедийку, вроде «пословиц», и так как теперь все пишущие непременно «выводят» кого-нибудь или что-нибудь, то и он вывел в ней кокетку и читает ее исподтишка двум-трем благоволящим к нему дамам.
Я
писал его отцу, что до свидания с сыном его Петром я только знал, что он нежный супруг и добрый отец, а теперь убедился, что он и художник-портретист.
Для первого дебюта он
написал картинку «Отец семейства», о которой так эффектно объявляла Бертольди и которая, недуманно-негаданно для самого Белоярцева, сразу дала ему в своем кружке имя великого гражданского
художника.
— Я
художник, живописец. Главным образом
пишу портреты маслом. Может быть, слышали когда-нибудь:
художник Александров?
Ведь не придет же вам в голову
написать этот портсигар для мастера на полотне масляными красками или пастелью, хотя вы и отличный
художник?
— Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях
художник Борицкий — вот тот, что
пишет мой портрет, — согласился, что я была права и что
художники об этом давно знают.
По наружности с него
художнику рисовать бы Гамбринуса в молодости, а по чисто русскому купеческому говору — Н.А. Лейкину
писать одного из героев его книжки «Наши за границей».
Иногда летом на даче он сам
писал красками пейзажи, и ему казалось, что у него много вкуса и что если б он учился, то из него, пожалуй, вышел бы хороший
художник.
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в коричневое платье, причесанную, вывели под руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и постояла у открытого окна, и улыбка у нее была широкая, наивная, и при взгляде на нее вспоминался один местный
художник, пьяный человек, который называл ее лицо ликом и хотел
писать с нее русскую Масленицу.
Но говорят: умел же
писать Пушкин? — умел!
Написал же он"Повести Белкина","Пиковую даму"и проч.? —
написал! Отчего же современный
художник не может обращать свою творческую деятельность на явления такого же характера, которыми не пренебрегал величайший из русских
художников, Пушкин?
— А
написать ему можно? — шепотом спросил
художник, снова возвращаясь в комнату в шинели и калошах.
Этот превосходный
художник тогда был в большой моде и горячее чем когда-нибудь преследовал свою мысль для полного выражения жизни в портретах
писать их с такою законченностью, чтобы в тщательной отделке совсем скрывать движения кисти и сливать колера красок в неуловимые переходы.
Писали, какая была ночь, как вечер быстро сменился тьмою, как осторожно наши шли обрывом взорванной скалы, как сшиблись в свалке и крикнул женский голос в толпе чеченцев; что на этот голос из-за наших рядов вынесся находившийся в экспедиции
художник И… что он рубил своих за бусурманку, с которой был знаком и считался кунаком ее брату, и что храбрейший офицер, какой-то N или Z ему в лицо стрелял в упор и если не убил его, так как пистолет случайно был лишь с холостым зарядом, то, верно, ослепил.
Художник вздохнул и четко
написал: «прошу у вас прощения».
Разве много таких поэтов и
художников, которые работают шутя, как шутя, без поправок,
писал, говорят, свои драмы Шекспир?
Я бился с своей Анной Ивановной три или четыре дня и, наконец, оставил ее в покое. Другой натурщицы не было, и я решился сделать то, чего во всяком случае делать не следовало:
писать лицо без натуры, из головы, «от себя», как говорят
художники. Я решился на это потому, что видел в голове свою героиню так ясно, как будто бы я видел ее перед собой живою. Но когда началась работа, кисти полетели в угол. Вместо живого лица у меня вышла какая-то схема. Идее недоставало плоти и крови.
— Я не раз с вами спорил об этом, Сергей Васильевич, и, кажется, ни мне вас, ни вам меня не убедить.
Художник на то и
художник, чтобы уметь поставить в себя вместо своего я — чужое. Разве Рафаэлю нужно было быть Богородицей, чтобы
написать Мадонну? Ведь это абсурд, Сергей Васильевич.
Нужно только прямее относиться к делу: пока ты
пишешь картину — ты
художник, творец; написана она — ты торгаш; и чем ловче ты будешь вести дело, тем лучше.
Художник, например,
написал картину Ге.
Поэты,
художники творят, массы восхищаются их творениями, — ученые
пишут комментарии, грамматические и всяческие разборы.
О
художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним
художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля
писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже
писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
Ольга Ивановна укладывалась весело, и даже щеки у нее разгорелись от удовольствия. Неужели это правда, — спрашивала она себя, — что скоро она будет
писать в гостиной, а спать в спальне и обедать со скатертью? У нее отлегло от сердца, и она уже не сердилась на
художника.
У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел в больницу и все время лежал у себя в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению, в первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и
написала она его только затем, чтобы иметь лишний предлог сходить к
художнику.
Каждый месяц он высылал ей по семьдесят пять рублей, а когда она
написала ему, что задолжала
художникам сто рублей, то он прислал ей и эти сто.
Нам казалось непонятным уверение Гоголя, что ему надобно удалиться в Рим, чтоб
писать об России; нам казалось, что Гоголь не довольно любит Россию, что итальянское небо, свободная жизнь посреди
художников всякого рода, роскошь климата, поэтические развалины славного прошедшего, все это вместе бросало невыгодную тень на природу нашу и нашу жизнь.
— Пустяки, — говорит, — я сам из города
художника привезу; он не только копии, а и портреты великолепно
пишет.
— Напротив, — отвечаю, — вполне статочно и примеры тому есть: в Риме у папы в Ватикане створы стоят, что наши русские изографы, Андрей, Сергей да Никита, в тринадцатом веке
писали. Многоличная миниатюра сия, мол, столь удивительна, что даже, говорят, величайшие иностранные
художники, глядя на нее, в восторг приходили от чудного дела.
Наши новейшие
художники начали с того, что архистратига Михаила с князя Потемкина Таврического стали изображать, а теперь уже того достигают, что Христа Спаса жидовином
пишут.
Я нравился Жене как
художник, я победил ее сердце своим талантом, и мне страстно хотелось
писать только для нее, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею, этою природой, чудесной, очаровательной, но среди которой я до сих пор чувствовал себя безнадежно одиноким и ненужным.
Мы достаточно видели, что к добродетельному хотению резко отрицательно относится и
художник Толстой. Добродетельное хотение — это смерть для души. Выбившись из-под власти добродетельного хотения, Оленин
пишет: «Я был мертв, а теперь только я живу!» И Кити в волнении восклицает: «Ах, как глупо, как гадко!.. Нет, теперь уже я не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей! Пускай они живут, как хотят, и я, как хочу. Я не могу быть другою!» И так все.
Кто это
написал, — большой
художник? Да. Но возможно также, что
написал это в своем дневнике восьмилетний мальчик. И тот же мальчик, описывая священника в ризе, скажет: «старик в парчовом мешке», и про городового
напишет: «человек с саблей и пистолетом на красном шнурке» (и именно пистолетом, а не револьвером).
— Я плачу интервьюерам, чтобы они не
писали. Сперва я просто прогнал их, но они стали интервьюировать Моих лошадей, и теперь Я плачу им за каждую строчку молчания. Не найдется ли у вас покупатель на Мою виллу, Магнус? Я ее продаю вместе с
художниками и остальным инвентарем.
Сам Павел Дмитрич Кротов — антик, который надо продавать на золотники: он рассорился со всем Петербургом, уехал к себе в Кротово и никого видеть не хочет, да нам до него и дела нет; а у него есть галерея — дивная галерея, картины всех школ и едва ли не в наилучших образцах, и вдобавок в куполе над библиотекою теперь у него
пишет что-то al fresco [В виде фрески (итал.).] один известнейший немецкий
художник: мне страсть хочется это видеть, да и вам советую: во-первых, огромное наслаждение, и притом несметная польза.
То, над чем я за границей работал столько лет, принимало форму целой книги. Только отчасти она состояла уже из напечатанных этюдов, но две трети ее я
написал — больше продиктовал — заново. Те лекции по мимике, которые я читал в Клубе
художников, появились в каком-то журнальце, где печатание их не было доведено до конца, за прекращением его.